— Прячешься…зачем? – устало вздохнул граф, казалось, обращаясь к солнцу, но оно не ответило, — можешь и не отвечать. Всё равно твой ответ будет до такой степени размытым, что я не в состоянии буду понять. Ты просто мастерски затуманиваешь мне голову, что я на месяца забываю всё то, что хочу узнать, спросить, рассказать, будто оно и не нужно, будто мелочи… — лес вздохнул, мягко зашелестев листвой, в небо вспорхнуло несколько птичьих стай.
— Уходишь от ответов, не задаёшь вопросов, не переспрашиваешь, а я сомневаюсь, достаточно ли я хорош для тебя? – неизвестно с кем продолжал Вилл свой диалог, — Ведь кроме грусти по тебе у меня совсем ничего нет, а что есть у тебя? Я даже и не знаю, и спрашивать боюсь, просто не хочу вдруг ворошить что-то неприятное, а может, боюсь того, что совсем ничего не могу тебе дать, кроме своих капризов и истерик в твоё отсутствие, — Вильгельм отчего-то смутился и затянул горло шарфом, — хотя в этом ты виноват. Вообще…я бы тебе сказал что…. Что ты вообще много в чём виноват. Ты виноват в том, что я не сплю по ночам, хотя мне вроде бы снятся сны, что я грустно улыбаюсь, хотя я вроде бы счастливый человек, что я одинок, хотя я вроде бы не один. Что ты есть, но в то же время тебя и нет. Эта ситуация, знаешь ли, напоминает мне какое-то безответное чувство. А это больно! Да, ты виноват ещё и в том, что я научился чувствовать боль. Да, я могу её притуплять, но почему-то этого не делаю. Вот спроси меня, почему?! Потому что она твоя. Это ты так болишь внутри меня, а как же мне тогда от тебя избавиться? Это же ведь кусочек тебя, такой маленький, ничтожный, эфемерный, так тёплый же, ведь твой.…А ещё…ещё ты виноват в том, пары слов сказать некому, потому что кроме тебя мой язык мало кто понимает, мне некому по-настоящему улыбнуться, не с кем почувствовать себя нужным и живым, да даже элементарно некому поправить мне волосы. Нет, я понимаю, что уже большой мальчик и могу сделать это сам. Да хоть раз. Да хоть десять. Да хоть пятьдесят раз на дню. Но это не то. Он этого ни улыбаться не хочется…ни…ни вообще ничего не хочется. Это другое. Это неприятно, даже не привычно, потому что я привык, что это делаешь ты и как ты это делаешь…
— Простите, господин… — почудилось графу в лёгком порыве ветра, который с какой-то особой лаской сдул со лба непослушные пряди снежно-белых волос, заправляя их за ухо.
— Я… — Вильгельм, не сдержавшись, тепло улыбнулся, — на мечту не злятся…
(С) Сто тысяч "Навсегда".
вспоминлось...